Девушка в цепях

10

Сама не знаю, зачем я кусала губы. То ли потому, что привычка от Лины прицепилась, то ли потому, что… не знаю, мне хотелось быть чуть ярче на открытии выставки, где будет представлена «Девушка».

— У меня все получится, — сказала я мисс Дженни, которая запрыгнула на тахту и свернулась клубочком в квадрате солнечного света.

Кошка мурлыкнула, соглашаясь, а я еще раз окинула себя в зеркале придирчивым взглядом. Платье было то самое, в котором я ходила на встречу с мистером Ваттингом, волосы стянула в хвост. Вообще-то вчера я задумалась о том, чтобы сделать настоящую высокую прическу, как леди, но на одиннадцатой выпавшей шпильке сломалась и решила, что пойду как обычно. То есть с плотно перетянутыми ленточкой волосами. Этого было достаточно, чтобы они не лезли в лицо, и довольно симпатично смотрелось, особенно если чуть оставить напуск. Ну и парой завитков оживить образ.

Из дома выходила со слегка подрагивающими руками. Мысль о том, что я не только увижу «Девушку» на выставке, но и познакомлюсь с другими художниками, услышу мнение критиков и искусствоведов, заставляла сердце колотиться все сильнее.

Наверное, последний раз я так волновалась, когда шла на собеседование к графу Вудворду. Несмотря на то, что у меня были рекомендации от гувернантки и сопроводительное письмо от леди Ребекки (какие еще могут быть рекомендации у той, кто впервые идет искать место), мне было волнительно до одури.

Во-первых, я прекрасно понимала, что не могу дольше злоупотреблять добротой женщины, которая и без того посвятила мне безумно много времени. Во-вторых, мне отчаянно хотелось свободы — не призрачно-эфемерной, когда отгороженная дверью своей спальни от остального дома я могла предаваться мечтам, а настоящей. Когда я смогу сама распоряжаться своей жизнью, сама решать, как мне быть, и сидеть с ногами на подоконнике, глядя на темную ленту Бельты и сияющую огнями столицу.

Тогда я здорово переволновалась и чуть не хлопнулась в обморок, но не из-за беспокойства, а потому что забыла поесть. Впрочем, все прошло чудесно: на рекомендательные письма граф едва взглянул и сказал, что у меня есть два месяца, чтобы себя зарекомендовать.

Тогда все получилось, и сегодня все получится.

Обязательно!

С этой мыслью я спускалась по старой скрипучей лестнице, на которой еще спали двое рабочих. От них несло потом, стружками и перегаром. Стараясь не задеть мужчин, осторожненько скользнула вниз, распахнула дверь и вышла на залитую солнцем улицу. Это вообще была не в пример теплая для Лигенбурга поздняя осень. В местах, где мы жили с леди Ребеккой до ее замужества, такое было в порядке вещей. В столице же всегда холодало раньше, а снег с дождем сменялся туманами и промозглым ветром. Удивительно, но сегодня даже ветра не было.

До остановки омнибуса было всего-ничего, но я зашагала в сторону реки, на дальнюю — чтобы успеть втиснуться до того, как начнется давка. Если совсем повезет, возможно, даже получится сесть, и меня не сомнут, как завалявшуюся в бумаге галету.

Сесть удалось, причем у окна, и я разглядывала сверкающий на солнце свинец реки. Дорога уходила под гору, в такие дни отсюда было хорошо видно противоположный берег: купол Миланейского собора, самого красивого собора Лигенбурга, ухоженные домики, и все пестроцветье бурлящего центра. За спиной остался прибрежный район, набережная и Новый город.

Так называется место, где живу я. Когда-нибудь, когда закончится стройка, здесь будет очень красиво. Здесь даже улицы не в пример широкие, не то что в центре. А пока что главное ходить осторожно и оглядываться, особенно мимо строительных штабелей, с которых постоянно что-то падает.

Иногда под ноги, иногда на голову.

На подходах к музею у меня пересохли губы, и я снова принялась их кусать. На этот раз сердце в груди устроило самую настоящую кантрель.

Надеюсь, Ормана не будет на открытии. Если верить Лине, он редко появляется на публике.

А если будет?

Эта мысль заставила еще раз остановиться перед служебным входом и пригладить волосы. А заодно посмотреться в зеркальце, которое достала из ридикюля. Глаза у меня были каждый размером с антал. Причем не с современный, а со старинный, которые в диаметре раза в два больше.

— Буду вести себя, словно ничего не случилось, — пообещала себе.

Пусть даже я ничего не нашла про магическую закорючку на запястье (ненормальный сон, о котором я отказывалась думать — не в счет!), пусть даже я по-прежнему ему должна… так, об этом сейчас лучше не думать. Об этом вообще лучше не думать!

С этими мыслями я шагнула в двери: сегодня здесь было не в пример многолюдно. В небольшом холле, который когда-то служил черным ходом, гудели голоса. Двое мужчин принимали у собравшихся пальто и шляпы, стоявший у конторки высокий бородач с бакенбардами бросил на меня быстрый взгляд.

— Мисс, вы, должно быть, ошиблись, — со снисходительной улыбкой произнес он. — Вход в музей с другой стороны, выставка откроется через два с половиной часа.

— Для гостей, — ответила я. — Я художница.

Мужчина вскинул брови, а потом заливисто рассмеялся.

— Забавная шутка.

«Это борода у тебя забавная», — подумала я, а вслух сказала, достаточно громко:

— Это не шутка. Мой сюжет представлен на выставке.

После этих слов в холле воцарилась тишина. Первым ко мне повернулся солидный мужчина, держащий в руках увесистую папку, за ним молодой человек, с которым он разговаривал. Взгляды обращались на меня один за другим, цеплялись за шляпку и ридикюль, скользили по волосам: недоуменные, изумленные, сомневающиеся.

— Женщина?! — раздался чей-то возглас.

Словно вместо меня в холл вбежала цирковая обезьянка в панталонах.

— Господа! Господа, прошу внимания! — Нас вышел встречать мистер Ваттинг. — Сейчас мы все пройдем в синюю гостиную для знакомства, где нам подадут чай. После чего перейдем в главный зал для предварительного разбора и обсуждения сюжетов.

 — Мистер Ваттинг, здесь какое-то недоразумение. — Бородач оторвался от стойки, взглядом указывая на недоразумение, то есть на меня. — Мисс утверждает, что она выставляется…

— Это правда. — Кислым голосом директора музея можно было заквасить пару бочек капусты. — Мисс Руа сегодня выставляется, ее картину вы сможете увидеть на экспозиции.

 После этого заявления взгляды стали откровенно колючими, особенно когда у меня приняли пальто и шляпку. Напряженная тишина давила на плечи, поэтому я их расправила и вскинула голову. Обвела взглядом присутствующих, среди которых затянулась немая сцена, и поинтересовалась:

— Может быть, уже пойдем? Очень хочется чаю.

В россыпи работ, глядевших со стен или установленных на мольбертах, я видела только ее. «Девушка» застыла прямо напротив меня, в центральной части экспозиции. Холст одели в раму, о которой я могла только мечтать: старинную, тяжелую, изъеденную зеленью меди без примеси позолоты. Я скользила по ней взглядом, повторяя каждый завиток. А что мне еще осталось делать?

К «Девушке» так никто и не подошел, со мной никто не горел желанием пообщаться. Многие художники были знакомы между собой, а мистер Ваттинг не горел желанием давать мне рекомендации. Он вообще не горел желанием видеть меня здесь, и за чаем ясно дал это понять. Всем. Искусствоведы обходили картину стороной, задерживаясь разве что для того, чтобы посмотреть полотна справа и слева, бросая на меня взгляды, исполненные скепсиса. Я же с ужасом думала о той минуте, когда выставка распахнет объятия для всех, и в открытые двери Музея искусств хлынут толпы людей.

Ирвин, Лина, Эби… Леди Ребекка и Миралинда.

Сейчас я уже сомневалась в том, что правильно поступила, оставив им пригласительные. Каждый равнодушный взгляд впивался в сердце кинжалом, каждое молчание заставляло сильнее сжимать холодеющие руки на ридикюле. Особенно когда у других полотен искусствоведы собирались группами, вступая в жаркие диспуты. От того, чтобы позорно разреветься или сбежать, останавливало только чувство собственного достоинства, а еще картина за моей спиной.

«Девушка» помогла мне перешагнуть через все свои страхи, решиться на нечто большее, чем лавочка на рынке, куда я относила свои работы, но она… оказалась никому не нужна.

Никому не нужна.

Наверное, это страх любого художника, разъедающий сердце и душу сильнее любого другого. Мой учитель, мастер Викс, говорил, что творчество заканчивается там, где начинается соревнование и зависть. Тогда я не понимала, о чем он говорит, но сейчас… Сейчас вдруг отчетливо осознала, как же мне хочется, чтобы рядом с моей картиной останавливались, спорили, выносили суждения. Пусть даже не всегда положительные.

Чтобы справиться с охватившим меня отчаянием, я решила прогуляться по залу.

Сцепив руки за спиной, переходила от одной картины к другой, пока не остановилась у зимнего сюжета. Пара стояла на мосту, над замерзающей речкой в объятиях заснеженных берегов. Удивительно уютный сюжет: мужчина держал девушку за руку, а она смущенно улыбалась. На кованых перилах устроилась красногрудая птичка с длинным хвостом. Кляксы снега, падающего с ветвей, украшали столбики и неровными погонами легли на пальто мужчины.

Напоминание о погонах пришлось очень некстати.

Ирвин…

Что он скажет, когда увидит «Девушку»?

— Поразительно нелепая техника, — донеслось из-за спины.

Обернулась на стоявших рядом мужчин. Один из них потирал гладковыбритый подбородок.

— Да, мазки неровные и краски разложены слишком просто, — заметил второй. Тот бородач, который назвал меня недоразумением. — Наверняка самоучка.

— Главный недостаток таких вот выставок — что на них лезут все, кому не лень. Пару раз мазнут кистью, и уже называют себя живописцами.

— Он же совсем не видит перспективу…

— Да, я в свое время несколько лет работал над одной картиной, доводя ее до совершенства, чтобы представить обществу. А это… сколько на нее времени потрачено? Месяца три?

— По-моему главное, что она вызывает чувства, — заметила я.

— А вы, мисс, наверняка можете указать на все достоинства и недочеты работы, о которой мы говорим? — В голосе мужчины сквозила откровенная неприязнь.

— Недочеты не имеют значения, — ответила я. — А из достоинств — мне хочется там оказаться, на этом мосту. Смахнуть снег со столбика и посмотреть на подернутую снежной каймой реку. Кстати, портрет Элены Суэнской Варго Лестрен закончил за полтора месяца. И это самое известное его полотно.

Элена Суэнская долгое время была эталоном красоты, а Варго Лестрен, писавший в Эпоху Расцвета, по праву считается одним из самых выдающихся художников на все времена.

Оставив ценителей искусства наедине друг с другом и собственными мыслями, пошла дальше. Главный зал, где сейчас проходила выставка, раньше, очевидно, был бальным. Высокие арочные окна в три этажа, широкие лестницы — одна уводящая в холл, другая в дом, точнее, теперь уже в музей. Был здесь выход и в летний сад, сейчас его задрапировали портьерами. Собственно, именно он делил зал на две части, определяя центр экспозиции. Именно там и располагалась «Девушка».

Свет падал таким образом, что темная сторона картины оставалась в тени. Тем отчетливее выделялся переход в яркие краски. Я вдруг подумала о том, что нужно очень хорошо знать расположение зала, чтобы достичь такого удивительного эффекта: картина будто оживала благодаря какой-то удивительной магии. Но никакой магии, разумеется, здесь не было. Только игра света и тени.

— Ужасно. Говорите, это нарисовала она?

Слова за спиной заставили похолодеть. Не из-за пренебрежительных интонаций. Просто потому что…

«Неужели это нарисовала она?»

Шаги мужчин, что прошли мимо, разносились по залу, отражались от стен и гасли среди голосов коллег. Я обернулась, чтобы убедиться, что ощущения меня не обманывают, и они не обманывали: бал Вудвордов, который мне приснился, проходил именно здесь. В этом самом зале, разве что украшенном по-другому, и «Девушка» располагалась в точности так же, как сейчас. Замерев на месте, где закончился наш с Ирвином танец, я смотрела на картину широко распахнутыми глазами.

Прежде чем осознание накрыло меня с головой, голос распорядителя вспорол тишину:

— Господа! Прошу внимания! Через несколько минут выставка будет открыта!