Девушка в цепях

13

— Ай!

Запястье обожгло, шпилька выпала из рук и со звоном упала на пол. Я наклонилась, чтобы ее поднять, и у меня потемнело перед глазами. После вчерашней ночи заснуть так и не решилась: едва глаза начинали закрываться, насильно выталкивала себя в реальность. И так несколько раз, поэтому с утра я сыпанула в чай соли вместо сахара и долго удивлялась странному вкусу.

Запястье дернуло снова, весьма ощутимо — долг начал напоминать о себе немногим больше часа назад. Чем увереннее стрелки часов двигались к двенадцати, тем больнее жалила проклятая метка. Я даже оборачивала руку тряпкой, смоченной в ледяной воде, но помогало смутно.

Ничего, потерплю.

Сегодня у меня будет замечательный день. Не просто замечательный — чудесный, волшебный, невероятный! И я никому не позволю его разрушить.

Даже Орману.

Особенно ему.

При одной мысли о нем меня начинало трясти, а еще возникало искушение вцепиться в маску, содрать и швырнуть к ногам. Чтобы посмотреть, как меняется выражение его лица наяву. Чтобы посмотреть, как он будет себя чувствовать, когда его тайну обнажат, вытащат на поверхность вопреки его воле. Рассматривая свысока, насмешливо и снисходительно.

Да даже если у меня рука отсохнет, я к нему не пойду!

Стараясь лишний раз не смотреть на долговую расписку, вернула шпильку на место, подхватила очередную прядь, укладывая в прическу. Прически меня делать особо не учили (все-таки это занятие для камеристок и компаньонок), я могла разве что скрутить волосы в пучок. Но рядом с Ирвином мне хотелось выглядеть иначе. Красивой, утонченной, изысканной. Леди, а не мисс.

К сожалению, у леди было всего одного платье, но вчера я купила к нему новую камею, а еще достала неброские серьги и колечко — подарок леди Ребекки мне на шестнадцатилетие. Постоянно украшения я не носила, но сегодня решила надеть, чтобы придать образу завершенность. Закончив с прической, с пятого раза застегнула серьги (пальцы слегка дрожали). А еще было невыносимо жарко: на бледном лице красными пятнами выделялись щеки и губы, глаза блестели, как от высокой температуры.

— Никогда больше не называй меня мамой, Шарлотта.

— Почему? — я искренне не понимала.

Мне ведь было так страшно. И до сих пор страшно, хотя я не помнила, почему.

В себя я пришла только утром, уже в постели, и приглашенный из города аптекарь сказал, что все будет хорошо. Он расспрашивал меня, как я себя чувствую, а потом быстро откланялся, пряча взгляд. Глаза у него были какие-то грустные, а потом он посмотрел на отца леди Ребекки и стал злым. Даже губы плотно сжал.

— Потому что это не так.

— Но ведь вы любите меня, как мама, и заботитесь обо мне, как мама, — я смотрела на сидевшую рядом леди Ребекку. Руку она отняла, зато подсунула мне куклу: новую красивую куклу, которая появилась в моей комнате после наказания на чердаке. По крайней мере, раньше я ее не видела, вот только сейчас мне хотелось держаться не за нее. Кукла была всего лишь куклой, она не могла обнять. А почему не хочет леди Ребекка?

— Это вовсе не значит, что ты можешь так меня называть. Я взяла на себя обязанность заботиться о тебе, но это не делает меня твоей матерью.

Странно, но до того вечера я никогда раньше не называла леди Ребекку мамой. Странно, что эти воспоминания вернулись ко мне сейчас. Я очень хорошо помнила чердак, а вот надвигающуюся из темноты фигуру — нет. Фигуру, которая могла быть взметнувшейся в лунном свете пылью, игрой теней от сквозняка… да чем угодно, заставившим маленькую девочку потерять сознание от ужаса. Чувство было такое, словно страх вымарал это из моей памяти именно для того, чтобы я могла спокойно спать по ночам. Вот только теперь я вряд ли смогу спокойно спать. Если не пойму, как с этим справляться.

Если не пойму, как защитить себя от Ормана.

Наяву и во снах.

Стук за спиной раздался так неожиданно, что я подскочила у зеркала. Обернулась, быстро оправила платье и шагнула к двери.

— Ирвин… — начала было, но осеклась.

Сначала появился букет, и только потом сам Ирвин. Белоснежные оранжерейные розы благоухали так, что у меня снова закружилась голова. Я прислонилась к стене, чтобы не упасть, особенно когда под руками зашелестела дорогая упаковочная бумага. Мягкая, перехваченная атласной лентой — раньше такие букеты я видела только в самом дорогом цветочном магазине Лигенбурга. Они стояли на витринах и казались столь же далекими, как жизнь леди, которым их дарили. Наверное, герцогиня де Мортен получала такие каждый день, но я впервые держала такой в руках. Дышала ярким цветочным ароматом и не могла надышаться.

— Для тебя, Шарлотта. Нежные, как ты сама. — Ирвин коснулся моей руки. — Найдется, куда поставить?

Поскольку я молча прижимала букет к груди, он огляделся и шагнул к простенькой вазочке, которая когда-то была графином. У него разбилась крышка, поэтому я купила себе новый, а тот превратился в вазу. Особенно когда я разукрасила его цветами и завитками: получилось ярко и необычно.

— Обещанный подарок. — Ирвин достал из кармана сверток и протянул мне. — Посмотри, а я пока принесу воды.

Он вышел, я же осторожно положила букет на стол и раскрыла сверток, едва уловимо пахнущий пряностями. Внутри оказался шелковый шарф: невесомый, льющийся между пальцев. Насыщенного изумрудного цвета. Я пропустила его между ладонями и прижала к щеке, нежная ткань коснулась разгоряченной кожи лаской прохлады.

— Нравится? — Оказывается, Ирвин уже вернулся и стоял в дверях.

— Очень, — прошептала тихо. — Ты помнишь мой любимый цвет?

Сколько себя помню, всегда обожала зеленый. Яркий, сочный: цвет просыпающейся по весне природы. Цвет листвы на деревьях. Цвет травы, мерцающей под каплями росы.

Цвет жизни.

— Я многое помню, Шарлотта.

Он отставил вазу, шагнул ко мне и перехватил шарфик. От прикосновения пальцев к моим стало горячо, особенно когда Ирвин легко набросил подарок мне на плечи. Ткань коснулась чувствительной шеи: мягкий нахлест, струящийся по платью шелк. От взгляда глаза в глаза стало еще жарче, и кажется, Ирвин это почувствовал. Потому что закончив с шарфиком, задержал ладони на моих плечах.

— Ну вот. Теперь можно идти.

В противовес своим словам руки он так и не убрал, скользнул взглядом по моему лицу и губам.

Кажется, меня сейчас поцелуют…

Мысль об этом была неправильной, но сладкой и удивительно долгожданной. Бой часов, объявивших полдень, ворвался в нее очень невовремя, а в следующий миг запястье сдавило раскаленным браслетом. Так сильно, что перед глазами потемнело, и дыхание прервалось. Мир перед глазами взорвался вспышкой ослепительной боли и перевернулся. Ирвин ушел в сторону, потолки ввысь, стены потекли смазанными штрихами, как акварель под водой.

— Шарлотта! — встревоженный голос встряхнул ускользающее сознание.

Ирвин поддерживал меня за талию, с тревогой вглядываясь в лицо. Попыталась ответить, но руку обожгло снова, еще сильнее. Боль прокатилась от предплечья по всему телу, заставив вцепиться ногтями в колючий фетр. Никогда не представляла, что может быть больно настолько: во мне даже крик сгорел, не родившись.

— Шарлотта! Что происходит?

Он подхватил мою ледяную руку и замер. Я замерла вместе с ним: перчатки надеть не успела, поэтому сейчас смотрела на текущее с ладони зеленоватое свечение. Глаза Ирвина расширились, он с силой дернул рукав платья наверх. Узор сиял так, будто мне на руку нанесли живое солнце, вот только солнце это оказалось ядовитым. Изумрудные искры бежали по контуру и внутри, тонкие линии пульсировали. Раскаленными нитями перекинулись с запястья на ладонь и ползли выше, оплетая мою руку зеленым пламенем.

— Кому ты должна? — хрипло выдохнул он. — Шарлотта!

— Мне.

Орман шагнул в мансарду, и боль отступила. Ирвин резко обернулся, по-прежнему поддерживая меня, но это уже было лишним. Я снова могла нормально дышать: по крайней мере, сейчас воздух не казался жидким огнем. Ноги до сих пор были слабыми, от одних только воспоминаний о боли хотелось свернуться клубочком и обхватить себя руками, но это не шло ни в какое сравнение с тем, что сейчас горело в глазах Ормана. Чувство было такое, что из-под маски на нас и впрямь смотрит ястреб.

— В приличном обществе принято представляться, — холодно заметил Ирвин.

— В приличном — может быть.

Сказано это было так, что у меня полыхнули уши. От его откровенного взгляда, скользнувшего по мне наточенным лезвием, загорелось все остальное, но ответить я ничего не успела.

Ирвин изменился в лице.

— Потрудитесь объясниться, — жестко произнес он.

— Перед вами? — В голос плеснула насмешка.

Ледяная. Опасная, как линия сомкнутых губ.

— Что вам нужно от Шарлотты? — Рука под моей стала просто каменной.

— Мисс Руа любезно согласилась мне позировать. Обнаженной.

Из меня словно разом выбили весь воздух. Возможно, поэтому я не уловила тот миг, когда Ирвин шагнул к Орману, а вот замах уловила. Короткий, сильный, по-военному прямой. Удар пришелся на трость, движение которой было настолько быстрым, что Ирвин едва успел уйти в сторону. На моих глазах шафт скользнул вниз, обнажая сверкающее лезвие.

— Оружие о вас я марать не стану, — процедил Ирвин, отшвырнув в сторону перчатки.

Огонь над его ладонями вспыхнул мгновенно, собираясь сгустками пламени.

— Как пожелаете. — Глаза в прорезях маски сверкнули опаснее смертоносной стали.

Над руками Ормана взметнулись изумрудные искры, за секунду собравшиеся в магические плети. Силой, хлынувшей от него, ударило наотмашь: убийственной, яростной, мощной. Обрушившейся на Ирвина столь стремительно, что едва сформировавшийся щит лопнул с первого удара.

— Нет! — вскрикнула я, но его уже отшвырнуло к стене.

Протащило по комнате, сбивая с пальцев ставшее беспомощным пламя. Искры брызнули в стороны и растаяли в зелени жалящих воздух змей. Змей, набирающих силу для новой атаки. Метнулась к Ирвину, игнорируя яростный крик:

— Шарлотта, назад!

— Нет, Ирвин! Он говорит правду!

В воцарившейся тишине было слышно только шипение зеленых змей. Протянувшись над полом, они вспарывали воздух, подчиняясь малейшему движению Ормана. От бьющейся в его руках силы меня трясло, от этого и от застывшего в глазах Ирвина непонимания. Еще мгновение — и случится непоправимое, именно это чувство заставило шагнуть ближе, коснуться напряженной ладони.

— Это правда, — повторила я. — Ирвин, пожалуйста. Нам надо поговорить.

К счастью, остановился. Пламя над его ладонями погасло.

— Так и будете здесь стоять? — процедил он. — Или позволите нам объясниться?

— Позволю. — Орман ногой подвинул стул и сел, положив трость себе на колени.

Плети растаяли в воздухе, но несмотря на это, меня по-прежнему колотило. Последняя волна магии прокатилась по мансарде, и я глубоко вздохнула.

— Пойдем, — прошептала и указала глазами на дверь.

Не сказать, что в коридоре стало легче, но по крайней мере, здесь не было его. Свет проникал только через маленькое оконце, до которого было добрых парочку ярдов. На лицо Ирвина легла темная тень, хотя глаза метали молнии.

— Как это получилось, Шарлотта? Он тебя заставил?

— Он… — Вспомнился взгляд Ормана, трость и змеящиеся над комнатой плети. Подземелье замка и волна магии, от которой до сих пор подрагивали пальцы. Скажу правду, и Ирвин вернется в мансарду. Он не оставит меня Орману, а я не прощу себя, если с ним что-нибудь случится. — Нет. Я просто очень хотела выставляться.

Удивительно, как легко далась эта ложь.

— Прости. Не знала, что этот долг так работает. Думала, мы успеем сходить в парк.

Сцепила руки за спиной, чувствуя, как все внутри леденеет. Глядя, как меняется родное лицо, становясь недоверчивым, изумленным, как это недоверие впивается в сердце болью, ничуть не слабее долговой метки. Казалось, что я не смогу вытолкнуть из себя ни слова, но молчать сейчас было нельзя.

— Ты ведь знаешь, что я всегда рисовала, с детских лет, но… Мне надоело ходить из салона в салон, слушать насмешки и всю эту чушь, что женщины не достойны и ни на что не способны.

Удивительно, оказывается во лжи главное начать. Начать и не останавливаться, а еще не думать о том, что заледеневшие глаза Ирвина меньше всего напоминают летнее небо.

— Ты сейчас серьезно, Шарлотта?

— Да, — пожала плечами. — Вряд ли мне представилась бы другая возможность.

Вот теперь слова застыли в груди, и мир вокруг застыл тоже. Ни хлопанья крыльев голубей, которое здесь всегда хорошо слышно, ни скрежета мышей под полами, только сердце бьется оглушающе-громко. Крылья его носа дрогнули, губы шевельнулись, словно Ирвин собирался что-то сказать. Но промолчал, и тишина разделила нас на долгое мгновение.

— Надеюсь, оно того стоило, — наконец, произнес он. — Удачи тебе, Шарлотта.

Я смотрела ему вслед, как во сне. Он уходил от меня, спускался по лестнице, по которой поднялся впервые несколько дней назад, а я не могла даже пошевелиться. Мне хотелось кричать во все горло, кричать, что это неправда, но вместо этого я просто стояла и смотрела. До тех пор, пока шаги не затихли и внизу не хлопнула дверь. Только тогда оперлась рукой о стену, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. Впрочем, основательно подкатить ему не дали.

— Есть люди которые любят обманываться. А есть те, кто любит быть обманутым. Похоже, ваш Ирвин как раз из таких.

Я обернулась: Орман стоял в дверях, свет обтекал темную фигуру.

— Вы ничего о нем не знаете! — прошипела, сжимая кулаки.

— Ну разумеется. — Он коснулся болезненно-воспаленного запястья, и я отдернула руку. — Надеюсь, вы поняли, что с магией шутить не стоит?

— Ненавижу! Как же я вас ненавижу!

Никогда в жизни никого не ненавидела, а его… До странной, собирающейся внутри ледяной тьмы. До желания причинить боль — такую же, какую он только что причинил мне.

— Меня это устраивает. Собирайтесь. — Он отступил в сторону.

Я прошла мимо него, подхватив юбки, чтобы не коснуться даже случайно. Могу ли я не пойти с ним? Могу, конечно, но боль разорвет меня на части раньше, чем он перешагнет порог этой комнаты. Глянула на притихшую метку и плотно сжала губы. Хочет нарисовать меня обнаженной? Пусть подавится. Пусть отравится! Своим ядом, своей магией, своим непробиваемым превосходством.

Не глядя на него, сдернула со стола шляпку, наспех завязывая ленты. К зеркалу даже не повернулась, мне было наплевать, как я выгляжу. Спрятанное в шкаф пятнистое пальто, которое сегодня надевать не собиралась, пришлось очень кстати. Исключительно для Ормана я готова была выглядеть отвратительно. Настолько отвратительно, насколько это вообще возможно!

Застегнув последнюю пуговицу, повернулась к дверям и чуть не налетела на месье «Я-просил-называть-меня-только-по-имени-Пауля».

— Руку, мисс Руа, — последовал холодный приказ.

— Обойдетесь.

— Хотите снова испытать на себе все прелести неподчинения?

Глубоко вздохнула и вложила руку в его ладонь:

— Подавитесь, месье Орман.

— Всенепременно. Сегодня за ужином, — отозвался он, удивительно мягко сжимая мои пальцы. — Но до этого нас с вами ждет долгий день.