Ныряльщица

Вирна Мэйс

— Что здесь происходит? — Голос К’ярда старшего — голос правителя, он звучит как глухой гул набирающего силу вулкана.

Он сам напоминает скалу, неприступную и вечную, о которую способна разбиться любая, даже самая мощная волна. Высокий, с темными волосами, в которые вплетены стальные нити седины. Под тяжелым взглядом глаз цвета пламени, отличающих расу въерхов, любой почувствует себя неуютно. Его сила и власть непререкаемы, и именно они подбрасывают со стульев всех без исключения политари, даже ведущую протокол девушку. Сидеть в кабинете остаемся разве что мы. То есть я и К’ярд.

— Ньестр К’ярд. — Политари не двигается с места, вытянувшись в струну. — Со слов ниссы Мэйс сегодня ночью на нее было совершено нападение…

— Довольно. — В мою сторону он даже не смотрит, смотрит исключительно на своего сына, и я каким-то непостижимым образом чувствую, насколько тот напряжен. — Лайтнер.

Он поворачивается к отцу и поднимается. Сейчас, когда они стоят лицом к лицу, я замечаю, насколько темнее у младшего К’ярда глаза. Темнее в том смысле, что я никогда не видела у въерхов таких глаз, погасших, как опрокинутая со стола лампа. По лицу правителя Ландорхорна проходит судорога, от которой градус напряжения в кабинете стремительно возрастает.

— Нэрптан Диер сказал правду. Сегодня ночью на Вирну было совершено покушение…

— На Вирну. — Теперь, наконец-то, он смотрит на меня, но смотрит так, словно не против раздавить, а потом пойти помыть руки и забыть, как о досадной неприятности. Раньше этот взгляд вдавил бы меня в стул, но не сегодня. Не сейчас. Не после того, как Ромина швырнула меня в море со связанными руками, без единого шанса на спасение.

Поэтому я возвращаю ему прямой взгляд.

На миг в его глазах мелькает изумление, смешанное с раздражением, которое тут же сменяется хрустящим холодом, когда он снова смотрит на сына.

— Лайтнер, мы уходим.

Он уже почти разворачивается, когда слышит:

— Нет.

На этом у меня сдают нервы. Я могу сколько угодно делать вид, что мне все равно, но мне не все равно. Я упала с огромной высоты, у меня болит все, что только можно, я мысленно попрощалась с сестрами, и сейчас, когда я все это понимаю, меня начинает трясти. При мысли о том, что сегодня утром Митри и Тай могли остаться одни, что их в лучшем случае запихнули бы в самый дешевый социальный приют, что меня бы даже не нашли, а Ромина с подружками продолжала бы бегать по вечеринкам, красить ногти и улыбаться.

— Мне пора, — говорю я и сбрасываю плед.

Мои слова вспарывают тишину гораздо резче, чем это только что сделал Лайтнер, и теперь все смотрят на меня.

— Я вас не отпускал, нисса Мэйс. — Голос К’ярда-старшего ударяет в меня волной.

— А я у вас не отпрашивалась. Все мои показания зафиксированы, при желании вы можете с ними ознакомиться.

Не дожидаясь ответа, огибаю его и выхожу в коридор. В голове у меня творится нечто странное: события последних часов скатываются в клубок водорослей, вытащить из которых хоть одну связную решительно не получается. Меня бросает то в жар, то в холод, трясет и колотит так, что зуб на зуб не попадает, я бреду по коридору, обхватив себя руками и думаю о том, что мне нужно как можно скорее попасть домой. Каким-то чудом умудряюсь даже найти выход из участка, но только оказавшись на центральном проспекте понимаю, что у меня нет ни сумки, ни тапета, ни документов.

Эта мысль обрушивается на меня в тот самый момент, когда из участка вслед за мной вылетает К’ярд. Он очень вовремя: его появление спасло меня от желания сползти по стене и завыть, уткнувшись лицом в колени.

— Куда ты собралась? — рычит он.

— Домой.

— Тебе нужно в больницу.

— Мне нужно домой.

Мы смотрим друг другу в глаза, и я чувствую, что во мне не осталось сил. Я не могу даже спорить, не говоря уже о чем-то большем, но к счастью, он спорить тоже не собирается.

— Домой так домой, — говорит он и указывает на припаркованный чуть поодаль эйрлат.

Сопротивление бесполезно. А главное, бессмысленно, потому что без него я не попаду домой, я вообще никуда не попаду, поэтому я молча иду к машине. Молча сажусь и смотрю только вперед. Пока мы взлетаем, пока движемся над городом в сторону Пятнадцатого. Сменяются районы, один за другим, но я молчу.

Стараюсь не думать о том, что произошло, но не думать не получается.

Алетту еле вытащили, меня тоже, но для Ромины это просто испорченный вечер. Для въерхи просто испорченный вечер — то, что могло стать концом жизни для двух обычных девчонок.

И стало бы.

Если бы не К’ярд.

Он тоже въерх, но он меня спас. Этого я не могу отрицать, поэтому и говорю:

— Спасибо.

— О, — он вскидывает брови, — благодарность от Вирны Мэйс. Сегодня что-то случится.

Я отворачиваюсь.

— Прости, — доносится спустя минуту. — Насколько ты понимаешь, я тоже слегка не в себе.

Я не отвечаю, просто смотрю на проносящиеся мимо дома, границы районов побогаче не настолько резкие, как у дальних. Когда они сменяются, эйрлат словно пересекает невидимую черту, где стены становятся грязнее, этажность — ниже, а улицы превращаются из широких лент проспектов в трущобы. Это — мой мир, его остался в центре, и это тоже надо понимать.

Чего я не понимаю, так это с какой радости он сиганул за мной в воду.

— Почему?

— Почему — что?

— Почему ты это сделал?

К’ярд хмурится.

— То есть по-твоему я должен был просто стоять и смотреть, как тебя убивают?

— Друзья Ромины просто стояли и смотрели.

— При чем тут я? — Его голос становится опасным, совсем как у отца.

— Ну, вы тоже вроде как… друзья.

— Она мне никто, — резко отвечает он.

— Так же, как М’эль?

Последнее вырывается совершенно не в тему, но изменить этого я уже не могу. Совершенно точно не могу, поэтому остается только мысленно называть себя маруной и так же мысленно представлять, как отгрызаю себе язык по самый корень. Определенно, падение с высоты отрицательно сказалось на моих умственных способностях.

— Кьяна мой друг, — неожиданно заявляет он.

— Ты серьезно думаешь, что мне это интересно?

— То есть для тебя в порядке вещей интересоваться тем, что не имеет для тебя ни малейшего значения?

— Мне же нужно было поддержать разговор, — последнее звучит с издевкой, и я даже не представляю, откуда на нее силы берутся.

— Ну да, — доносится справа. — Ты же у нас общаешься только с избранными.

— Это ты сейчас о ком? — хмыкаю я, по-прежнему не глядя на него.

— О парне, с которым ты лизалась на берегу.

Пока до меня доходит, о чем он говорит, я тупо пялюсь на город. Понимаю, что летим мы уже над Четырнадцатым, и что К’ярду я совершенно точно не говорила, где живу. Мысли о том, что об этом знают все, что все знают больше меня, становятся последней каплей.

— Я. Ни с кем. Не лизалась, — цежу сквозь зубы, яростно сжимая кулаки и испытывая желание как минимум ему врезать. — Это парень моей сестры.

— Да, я в курсе.

— Она пропала! — почти ору я. — Я пытаюсь ее найти, уже несколько недель пытаюсь ее найти, и не могу!

После этого в салоне воцаряется тишина. Такая громкая тишина, от которой звенит в ушах, и мне снова хочется врезать — на этот раз себе, тоже до звона в ушах. Она звенит во мне до той самой минуты, пока эйрлат летит над Пятнадцатым. Пока опускается на моей улице, чуть поодаль, потому что рядом с домом толком сесть не получится. Небо над морем начинает светлеть, и в эту минуту я понимаю, что ключей у меня тоже нет.

Придется будить Митри.

И денег нет тоже. Только те, что остались у сестер. На сколько их хватит?

Оглушенная этой мыслью, я возвращаюсь в реальность только когда К’ярд касается моего плеча. Прикосновение отдается странным теплом, и лишь спустя пару мгновений я понимаю, что не дернулась, не шарахнулась в сторону, да я вообще не сделала ничего из того, что обычно происходит, когда меня пытается коснуться посторонний. К’ярд ничего не заметил, но достаточно уже того, что заметила я.

— Почему ты ничего не сказала? — Он снова хмурится.

Когда он хмурится, становится еще больше похожим на отца, и это окончательно отрезвляет. Я толкаю дверцу и выхожу, чувствуя на себе пристальный взгляд все время, что иду к дому. Даже когда стучу: ногой, потому что колотить кулаками по нашей двери себе дороже, занозы замучаешься вытаскивать.

— Вирна? Что случилось?!

Заспанное лицо сестры мигом становится встревоженным, но я просто захожу в дом, на ходу бросив:

— Потом.

В комнате просто стягиваю одежду, сбрасывая ее на пол, падаю на диван и заворачиваюсь в плед. Митри какое-то время стоит в дверях, но потом все-таки уходит, и только тогда под пледом меня начинает трясти по-настоящему. Я позволяю этой дрожи взять верх, а слезам — катиться по щекам до полного опустошения. Когда оно наступает, солнце уже поднялось, и мне приходится тащиться к окну, чтобы задернуть шторы. Первое, что бросается в глаза — накатывающие на берег волны, от которых передергивает.

Второе — стоящий в конце улицы эйрлат, который отлично видно под таким углом.

С силой задергиваю шторы и возвращаюсь на диван, почти сразу после этого раздается стук в дверь:

— Вирна? — голос Митри. — С тобой все хорошо? Спишь?

Молча переворачиваюсь на другой бок: никаких больше разговоров, пока не приду в себя. Сегодня я и так сказала слишком много, и сказала это тому, кому совершенно необязательно об этом знать.