Заклятые супруги. Темный рассвет

5

Раннее утро пощипывало прохладой руки и шею. Я забыла надеть перчатки. И шарф тоже — когда Жером разбудил нас и сообщил, что Винсент уезжает, мы с Анри еще мирно спали. Спросонья заворачиваясь в первое, что попалось под руку, сейчас я напоминала неудачно запакованный на почте сверток. То, что брат решил уехать не попрощавшись, было из ряда вон, но вполне в его духе. Оказывается, он проснулся еще до рассвета, попросил подать завтрак в комнату, после чего велел готовить экипаж, чтобы успеть на дневной поезд до Ольвижа.

— Хорошо добраться, де Мортен.

Анри притянул меня к себе, а Винсент наградил его испепеляющим взглядом. Ступил на подножку, и устроился в экипаже, запахнув полы плаща.

Кучер захлопнул дверцу и вскочил на козлы.

— Всего хорошего.

С таким выражением лица и таким тоном обычно желают катиться в ад. Не дожидаясь ответа, брат задернул шторку, постучал тростью, и экипаж тронулся. Я смотрела ему вслед, не в силах поверить, что мы так и не помирились. От души пожелав Винсенту жестокого несварения в дороге, развернулась и пошла в дом рядом с Анри.

— Ему нужно время, — негромко произнес муж.

— Разумеется! Года через два на него снизойдет озарение. Может быть. В лучшем случае.

Подхватила юбки и зашагала быстрее.

— Думаю, это случится раньше.

— А я так не думаю! В его голове уже нарисовалась картина, в которой мы не должны быть вместе. И пока она там висит…

— Так давай нарисуем другую. И повесим на ее место.

Анри взял мою заледеневшую руку в свою.

— Он не станет упорствовать, когда поймет, что ты счастлива.

— Да неужели! — я отняла руку и влетела в холл, в котором сейчас было немногим теплее, чем на улице, как всегда по утрам. — Вчера я пыталась ему показать, рассказать и объяснить, насколько я счастлива. В результате наша дочь испытала на себе все прелести возникшего между нами недопонимания. Сегодня Винсент собирался уехать, даже не попрощавшись. И ты говоришь, что он увидит наше счастье, и растает, как снежок на затылке? Не смешите зомби!

Анри перехватил меня, развернул лицом к себе.

— Тереза, он любит тебя. Просто ему нужно осознать, что наша семья для тебя не прихоть и не каприз.

— Он любит только свое раздутое до размеров бальной залы мнение. И пока его поддерживают, он любит этих несчастных. У-у-у, видеть его не могу! Надо написать матушке, чтобы не ждала нас на праздник.

Я вырвалась и убежала наверх. Поднялась на чердак, толкнула незапертую дверь и оказалась в царстве пыли и теней. Сквозь небольшие оконца с трудом проникал свет, но его хватало сполна, чтобы разглядеть тонкое кружево паутинок и резные узоры застывшего у стены сундука. Кроме него здесь больше ничего не было: ни старой мебели, ни каких-либо других вещей. Крепкие деревянные половицы даже не скрипели, когда я шла, оставляя на них следы и подметая их подолом. Щелкнула попытавшегося спуститься на плечо паука, который улетел в темноту, и уставилась на стремительно убегающую вдаль дорожную ленту.

Меня достаточно сложно напугать, но здесь почему-то стало не по себе. Дело было не в темноте и не в запахе пыли, от которого зачесалось в носу. Чердак простирался на все правое крыло дома, но пустовал. Да, дом относительно новый, а Анри предпочитал путешествовать налегке, но неужели все прошлое моего мужа легко уместилось в один-единственный сундук? Который так и притягивал взгляд: замка на нем не было. Теперь уже стоило немалых усилий заставлять себя смотреть в окно — на дорогу, по которой уехал Винсент, на каменный мостик, облетевший лес и плывущие по небу облака. Так просто подойти и откинуть резную крышку, заглянуть внутрь и, возможно, в душу Анри. Того Анри, кем он был когда-то, и каким я никогда его не знала.

Мальчик. Совсем юный, не отравленный целью мести мааджари.

Он говорил, что вырос в любви, но как получилось, что ненависть проросла в его сердце?

Я все-таки заставила себя отлепиться от окна, широким шагом направилась к сундуку, и… замерла. Однажды я уже совершила ошибку, прикоснувшись к тому, о чем не следовало знать. Доверилась своим глазам, страхам и сомнениям, но не сердцу. Больше я такой ошибки не повторю. И все, что я могу узнать о прошлом Анри — узнаю от него самого, когда он будет готов. Возможно, мы даже вместе раскроем этот сундук. А может быть, в нем и правда ничего нет.

Вернувшись в комнату, мужа я не застала. Привела себя в порядок и спустилась к завтраку, после которого Анри отправился к себе в кабинет, а мы с Софи на прогулку. Солнце уже растопило утреннюю прохладу — жаль, с той же легкостью не растопить сердце брата. Лучи блестели в капельках воды на дорожках, золотили пожухлую траву и плескались в неглубокой речушке. Мы перешли мостик, а Софи говорила, говорила и говорила — то о встрече с нонаэрянами, то о картах, с которыми только училась разговаривать. Кажется, она уже забыла о случившемся вчера, с легкостью, свойственной только детям. Зато была искренне рада, что сегодня у нее выходной от занятий с Мариссой.

— Не нравится учиться?

— Учиться скучно.

— Неужели совсем?

— Ну… не всегда, арифметика, например, еще куда ни шло, или правописание. Но когда она заставляет меня зубрить эти унылые поэмы… — девочка наморщила нос.

— И что же там такого унылого?

— Мой мир разрушен и сожжен дотла, я словно раскаленная игла. Вливали в жизнь мою лжи горько-сладкий яд, предательство и боль меня томят. Не знаю, как преодолеть сомнений сонм, с моей душой звучащих в унисон. И даже если я смогу понять, как мне забыть, любить, простить, принять? Отринул сердцем всех своих друзей… Так что же знаю я о смысле жизни сей?

Софи скривилась, высунула язык, и я с трудом удержалась, чтобы повторить.

Но ничего не поделаешь — классика, надо знать. Даже если смысла в ней меньше, чем в хрюканье молочного поросенка. Зато в голову пришла одна маленькая хитрость: надо подсказать Мариссе подсунуть девочке географический атлас. Софи грезит путешествиями, вот пусть и занимается тем, что ей интересно. По крайней мере, пока у нее не появится гувернантка. С которой уже можно подробнее обсудить, как разбудить любовь ребенка к классической поэзии. Энгерийским я с ней буду заниматься сама, так что думаю, с языком проблем не возникнет.

Ближе к обеду мы вернулись в дом, и разошлись по комнатам, чтобы переодеться. Но не успела я снять накидку, как на пороге появился Анри. Побледневший и хмурый, с тяжелыми даже на вид папками в руках — и ведь хватило ума сидеть все это время за работой вместо того, чтобы отдыхать! Сердце сжалось, но я все-таки заставила себя улыбнуться.

— Только не говори, что вместо обеда ты будешь заниматься бумагами.

— Не стану. Если только ими не решишь заняться ты.

Что-то в его голосе — низком, сумрачном, мне не понравилось.

— С чего бы мне…

Перехватив тяжелый взгляд, закусила губу. Я вдруг поняла, что в этих папках.

Документы по Равьенн.

И дай Всевидящий, чтобы только документы, без письма Эльгера. Но конечно же, оно там оказалось. Я увидела его, когда Анри положил бумаги на туалетный столик. Аккуратно сдвинув гребень, крема и шкатулку с драгоценностями. Письмо лежало на самом верху, сложенный вдвое листок с гербовой печатью. Сломанной.

— Почему ты вскрыл бумаги, которые прислали мне? — Мой голос звенел от ярости.

— Потому что на посылке не было имени, — холодно отозвался муж. — Документы от герцога мне получать не впервой, поэтому я решил, что они для меня. Пакет остался внизу, в кабинете, можешь проверить.

Меня окатило раскаянием. Раскаянием, сожалением, яростью… и дикой, безотчетной злобой.

Эльгер, вот же… бессердечная тварь! Знал, что так будет.

Знал, и сделал это специально!

Но хуже всего было то, что я еще не успела рассказать мужу про Равьенн.

— Анри, я не говорила, что…

— Неважно, — он посмотрел мне в глаза, и впервые за последние дни показался отчаянно чужим и далеким. — Мне нужно кое-что закончить до обеда.

— Не уходи, — я шагнула к нему и взяла за руку. — Давай об этом поговорим. Пожалуйста.

— Об этом стоило поговорить до того, как ты приняла на себя полную ответственность за приют.

Он повернулся и вышел, а я осталась наедине с бумагами. Подошла, неосознанно перебирая устав, всякие свидетельства, финансовые отчеты, и яростно смахнула их на пол. Бумаги разлетелись по всей комнате, за одним особо прытким листом тут же погнался выскочивший из-под кровати Кошмар. Я же смотрела только на письмо, с трудом сдерживаясь, чтобы не обратить все это в тлен. Грудь высоко вздымалась — так, что не хватало дыхания, руки сами собой сжались в кулаки.

Разломанный надвое полукруг с расходящимися в стороны лучами на застывшем темно-красном сургуче. Да и было того письма всего две строчки, но достаточно для того, чтобы в ушах с новой силой зашумело от ярости.

«Счастлив, что вы согласились принять мой подарок, леди Тереза. Теперь я могу быть уверен, что Равьенн в надежных руках.

Надеюсь в самом скором времени увидеть вас вновь.

С глубочайшей признательностью,

Симон Эльгер»

Даже слова о надежде у него звучали в приказном порядке.

Что уж говорить о неофициальной подписи, от которой меня затрясло.

Я смяла письмо: красивый резкий почерк вместе с его признательностью, подарками и прочим, а потом с силой запустила комок в окно. Долететь он не успел, превратился в пепел и осыпался вниз. Кошмар, который в этот миг драл попавший ему в лапы листок, прижал уши и с шипением метнулся под комод. Я принялась собирать бумаги — яростно, невзирая на сминающиеся уголки и порезанные пальцы, швыряла одну стопку за другой на кровать. А потом села на стул и уткнулась лицом в ладони.

Будьте вы прокляты, ваша светлость!

Будьте вы трижды прокляты.