Опасные иллюзии

Повествующая о пользе разговоров по душам и умения расслабиться, когда это жизненно необходимо.

Уварова бегала быстро. Риган оценил ее таланты, когда вышел из дома и обнаружил, что она уже скрылась за поворотом. Она неслась вдоль дороги так, как будто за ней гнались черти. Ему самому явно не хватало тренировок и оставшихся в прошлом сил измененного. Когда Агнесса благополучно залегла в кустах, Риган уже откровенно задыхался. Грудь жгло огнем, поэтому он остановился, оперся руками о колени и пару минут приходил в себя. Какой-то водитель сбросил скорость и посигналил, но Риган махнул рукой, и тот проехал мимо.

Агнесса уже не плакала, на лице ее застыла отрешенность, близкая к отчаянию. Он понял, что быстро отдышаться не удастся и сел прямо на обочину. Риган не понимал, зачем вообще пошел за Уваровой, а красноречие впервые за долгое время отказывалось подбрасывать мало-мальски приемлемые слова. Когда Лорин прибежала к нему с просьбой не оставлять Агнессу одну, он согласился с ее доводами. Растерянная и напуганная дамочка могла создать уйму проблем.

«Мне не нужны лишние неприятности, Эванс, — заявила Конфетка, — у меня контракты, и платить по ним неустойки я не собираюсь».

О причастности к делу Лорин знали Ромашов, Джонатан и Агнесса. Александр отправился к праотцам, Хартстридж был надежен, как Швейцария, а вот с Уваровой вышла засада. Визит Ромашова чуть не закончился излюбленной трагедией классиков — то есть когда все умерли. Она считала, что потасовка в Эванс-Холле случилась из-за звонка сестрице, а он не стал ее переубеждать. Риган сомневался, что после такого Агнесса решится снова пообщаться с родственниками, но все же лучше было перестраховаться. Случись ей в приступе сентиментальности и отчаяния созвониться с кем-нибудь еще, из нее могли спокойно вытрясти имена Джонатана и Лорин, или раскрыть его временное убежище на Тенерифе.

Последние дни они с Уваровой не общались. Не сказать, что раньше у них клеился разговор, но на Тенерифе стало совсем худо. Есть люди, которые болезненно привязаны к близким, к вещам и обстоятельствам, и Агнесса оказалась одной из них. Она тяжело переживала разрыв с семьей, поэтому ее раздражало, что он не посыпает голову пеплом и не страдает в соседнем углу.

Сам Риган привык к тому, что каждый новый день способен принести крайне неприятные сюрпризы, за которыми придется срочно сниматься с якоря. В мире нет ничего постоянного, и любую тихую гавань может разрушить сильный шторм, так к чему лишний раз заморачиваться. Он никогда не чувствовал в себе ностальгической любви ни к Эванс-Холлу, ни к старушке Англии. Впервые за три десятка лет дом закрыли: мебель затянули в чехлы, чтобы оставить огромное поместье медленно угасать. С годами ползущий по стенам плющ совьет вокруг него кокон, и по особняку будут разгуливать только призраки. Если, конечно, ему не удастся шустро разобраться с говножуями, которые затеяли очередной поход за древностями.

Риган просил Джонатана уехать. После того, что произошло, оставаться в Эванс-Холле — чистейшей воды самоубийство. В любой момент там могли нарисоваться Мила и Морис, а другом Риган рисковать не хотел. Для всех Хартстридж был просто дворецкий, но кто знает, какие еще справки Мила о нем навела. Долгие годы Джонатан оставался с ним, его тайнами и грязным прошлым. Один из немногих, кто не побоялся замараться тесным знакомством и работой на измененного, и дело было отнюдь не в деньгах. Что бы ни случилось, Хартстридж принимал его сторону.

Где он сейчас, Риган не знал. Может статься, уехал к родным, или куда подальше. Жалованье позволяло Джонатану спокойно прикупить дом где-нибудь на островах. Или небольшой остров при желании. Главное правило тех, кто вынужден скрываться — как можно меньше знать друг о друге.

Он вытянулся рядом с Уваровой и принялся разглядывать плывущие по небу облака. В детстве Риган любил убегать из дома к запруде у самого леса. Валялся у реки, нисколько не заботясь о состоянии одежды, жевал травинку и смотрел, как по водной глади скачут солнечные блики. Облака всегда казались ему невероятно мягкими — чем-то вроде пуховой перины, только гораздо приятнее, и Риган мечтал, что настанет тот день, когда на них можно будет прокатиться. Потом он возвращался домой, и сказка заканчивалась. Для начала ему влетало за испорченный камзол и штаны, потом его отправляли мыться, где служанка скребла его такой жесткой мочалкой, что чудом не сдирала кожу до костей. От таких водных процедур хотелось выть.

Сейчас никто не мог помешать ему измазать в пыли и травяном соке рубашки и брюки. Больше того, как и в оставшемся за чертой отрочестве, ему было наплевать на одежду.

— Охренительно красиво, — сказал Риган в адрес высоченной синевы, расчерченной белоснежными штрихами. — Как насчет прогуляться до океана?

Агнесса облизала пересохшие губы и кивнула.

— Извини.

Риган протянул руку и помог ей подняться. Весело прищурился, когда Уварова попыталась отстраниться, и легко сжал ее пальцы.

Они шли вдоль дороги, и Агнесса упорно смотрела себе под ноги, как будто в покрытии был заложен смысл всего сущего.

— Местные и заезжие разбойники уже посягали на твою честь?

Уварова хмыкнула и бросила на него быстрый взгляд.

— Нет. Я ни с кем не знакомлюсь. Вдруг им нужна подвеска, а не я сама.

Майка на ней сидела набекрень — наискосок сползала с плеча, а на спине отпечаталась пыль дорог Тенерифе. Выглядела она невероятно забавно: взъерошенная, перепачканная и смурная. В растрепанных светлых волосах запуталась травинка, Риган вытащил ее и отправил в рот.

— Неф, не мофет фыть, — сказал он, не разжимая губ.

Она пожала плечами, нахмурилась и отвернулась.